Лев Болеславский «Улыбка Гайдна»

Служите Господу с веселием. (Пс. 99:2)

Снова в комнате прохладно. А маэстро дряхл и сед.
На ногах папаши Гайдна вдвое сложен жёлтый плед.
Рад бы он над клавесином руки в «престо» отогреть, —
Виснет левая бессильно, хлещет правая, как плеть.
Скоро он почиет в бозе, завершив свои дела…
Что ж ты плачешь, старый Йозеф? – Оттого, что жизнь прошла.
— Что глядишь в окно на Вену? – Там с улыбкой озорной
Столько лет самозабвенно пел, кружился лендлер мой!
Тает слава незаметно. Стёрлись ниточки слегка
В золочённых позументах выходного сюртука.
Грустно Йозефу: неужто и в искусстве, и в душе
Золотого простодушья не останется уже?
И отныне неужели, лишь допьёт своё вино,
Только мысли, только цели будет всё подчинено?
И исчезнут из искусства вместе с Гайдном навсегда
Просто радость, просто чувства, как земля или вода?
Просто луг, тропинка, чаща, просто жизнь – как благодать,
Просто шалость, просто счастье улыбаться и дышать?

Помню, лет 15 назад, когда ещё был жив замечательный, уникальный человек, поэт, литературовед и критик Григорий Михайлович Левин, мы много беседовали с ним, возвращаясь с занятий литературного объединения «Магистраль», которым он руководил. Конечно, говорили прежде всего о творчестве, о поэзии, но над всеми разговорами об искусстве у него стояла мысль о гармонии. И не «величие замысла» (как считал И. Бродский) было главным, а именно проникновение в суть, желание постижения гармонии и обретения её непосредственной радостью, сродни детской. Помните: «будьте – как дети» из Евангелия?! И не обязательно «прекрасное должно быть величаво», как утверждал Пушкин (кстати сам себя опровергая, например, в «Графе Нулине»). Журчание ручья, пение жаворонка, тихое касание любимой, взгляд… Что ещё? Очень много, что включает в себя негромкое слово, нежность, созерцание, любовь…

— Кто Ваш любимый композитор? – спросил я Григория Михайловича.

— Гайдн! Йозеф Гайдн, — ответил он. – Люблю Гайдна!

Я понял, почему так сказал мне мой старший товарищ, хотя знал, что любит он и Бетховена, и Мусоргского, и Скрябина, и многих других. Но так не хватает в нашем дисгармоничном мире гармонического равновесия, безмятежной радости, детской непосредственности, искренности, которая слышится больше всего, возможно, у великого австрийского маэстро.

Кто же он, Йозеф Гайдн, который и сегодня располагает нас к радостному восприятию мира? Неужели он – счастливец по жизни, не знающий невзгод, голода, борьбы за существование и т.д? Нет, главное богатство было в его сердце, умевшем радоваться жизни и в невзгодах. Родился Франц-Йозеф Гайдн в семье небогатого каретного мастера. А мать его до замужества служила кухаркой в замке графа Гарраха. Деревня Рорау, что в 20 километрах от Вены, — вот «малая родина» Гайдна. Но именно простые напевы крестьян, первые мелодии вспоминал уже великий композитор в преклонном возрасте. Нет родины «малой». Дядя шестилетнего Йозефа решил взять музыкально одарённого мальчика с собой в город Хаймбург. Родители согласились, правда, с «задней мыслью», если сын овладеет музыкальной грамотой, научится играть и петь, ему легче будет стать священником.

Вскоре Йозеф играл на скрипке, на клавире, научился понимать латынь и петь в церковном хоре. Петь так хорошо, что был приглашён в Вену певчим в капеллу собора святого Стефана. А трудился там порой и по 16 часов в день. Даже в свободные часы, резвясь с мальчишками на площади неподалёку от церкви, убегал от них, едва услыхав звук органа. Спешил под своды собора!

Уже в это время из его души вырываются первые проникновенные мелодии, среди которых Salve regina на 12 голосов! Правда, регент собора Рейтер раскритиковал мессу, и Гайдн понял, как много ещё надо ему узнать. Но для платных уроков у него не было ни гроша. Попросить у отца? Но тот был так беден, что когда у сына украли платье, Матиас и Анна смогли выслать ему лишь 6 флоринов.

Нищий, дрожа от холода в нетопленной каморке, он то читал «Трактат» Фукса, то музицировал у старенького клавесина. И – был счастлив! «Ни разу в жизни потом я не испытывал такого блаженства», — признавался в старости. Вели любовь к музыке, а в стремлении к славе не было гордыни, честолюбия. Только воплотить себя в музыке, в том даре, который дал Господь.

А ради учёбы у достойного учителя не гнушался и чёрной работой. Каждое утро, поступив на службу к композитору и педагогу Порпору, он чистил его одежду и башмаки, старательно расчёсывал старомодный парик сварливого музыканта. Как только ни обзывал Порпора юношу – и дураком, и ослом, и бестией, а то угощал подзатыльниками и пинками. Йозеф терпел и – победил. Порпора смягчился и дал несколько музыкальных уроков будущему гению.

Как ни было б тяжко, голодно и холодно Гайдну, но радость бытия, детская радость жизни, и игра, и шалость, и брызжущее озорство, дурашливость, проказливость уравновешивали, а то и перевешивали печаль, неудачу. Перевешивали тем, что воплощались в аллегро, скерцо, лендлеры первых опусов – сонат, дивертисментов, квартетов! А проделок, весёлых шалостей было с лихвой! Как-то, когда все мальчики из капеллы ещё спали, Йозеф взял два первых попавшихся ему на глаза башмака из ряда и тихонько поставил на кромку чуть приоткрытой двери. Едва следящий за порядком Франц, который накануне ни за что дал Йозефу подзатыльник, открыл дверь, ботинки обрушились на голову привратника.

Была и проделка, которая стоила Йозефу места в капелле. Для общежития капеллы были куплены новые ножницы. Йозеф тут же проверил их остроту на косичках парика одного из своих приятелей-хористов. Наказание последовало незамедлительно. Проказника отколотили палкой по рукам, а потом выгнали из капеллы.

Так в один из тёмных ноябрьских дней юноша, почти раздетый, очутился на улице. Ночь провёл на скамейке под открытым небом. Вот с чего началась самостоятельная жизнь самого светлого, лёгкого, жизнерадостного композитора!

В почти бедственном положении Гайдн в течение десяти (!) лет перебивался перепиской нот, редкими уроками, случайными заработками в качестве органиста, скрипача, певца. Но в то же время овладевает опытом предшественников и старших современников. Одним из самых любимых становится Карл Филипп Эммануил Бах, сын великого Иоганна Себастьяна.

Однажды Йозеф даже увязался за бродягами, такими же бедными, как он. Но оказалось, что это были паломники, которые направлялись на богомолье в городок Мариацелль. «Пойду с ними, авось чего-нибудь заработаю…» — думал юноша. В церкви городка Йозеф незаметно вмешался в хор певчих и уговорил одного из солистов – за 17 крейцеров – дать ему исполнить его партию. Тот не решался, боялся регента. Но Йозеф дерзко выхватил из рук ошеломлённого хориста ноты и, выждав вступление соло, сам начал петь! Возмущение, гнев регента постепенно угасали и в конце пения Йозефа перешли в восторг перед неведомым певчим! Гайдн даже заработал немного… А потом всё лето бродил он по малым и большим дорогам Австрии, заходил по пути в деревушки и маленькие города. Разве кто-нибудь тогда мог разгадать в бродячем музыканте будущего великого классика, основоположника венской классической школы!.. А тот с удовольствием играл чуть ли не до утра на деревенских свадьбах, — и юноши и девушки лихо отплясывали под лендлеры, вальсы – под открытым небом.

Удавалось порой даже снять «угол», а то и иметь собственную квартиру – хоть ненадолго! Комната – 6 шагов в длину, 6 – в ширину, над пятым этажом чердак. Щели, которые затыкал соломой и тряпками. Зимой вода в ведёрке просто замерзала. Но зато у стены – клавикорды. А ещё есть скрипочка! Выше, над крышей, только небо.

Скорей бы лето. Летом можно вместе с приятелями, такими же бедными музыкантами, как и он, устраивать импровизированные концерты прямо на улице. И – что-нибудь заработать. Пели незатейливые песенки. И целые серенады! Собирались толпы благодарных слушателей. Распахивались окна. Жители Вены награждали музыкантов монетами, а не только аплодисментами. А бывало и так, что Гайдна и друзей за их серенады награждали ведром холодной воды! Мол, спать не дают. Тогда в отместку музыканты в следующий раз устраивали «кошачий» концерт. Так, однажды Гайдн расставил друзей в глубине улицы Грабен – по местам, и каждый по знаку маэстро стал играть свою пьесу. Всё смешалось и превратилось в страшную какофонию! Двое оркестрантов угодили в полицейский участок, но Йозефа не выдали!

Вот когда появились первые серенады австрийского гения. Появились и истинные любители музыки Гайдна, больше того – ценители.

Как-то Йозеф с двумя музыкантами сыграл свою ночную серенаду в честь красавицы Франциски, жены знаменитого актёра-комика Йоганна Йозефа Курца. Именно он был весёлым актёром ярмарочных балаганов, арлекином, исполнителем роли «Гансвурста» (героя балаганных комических представлений, вроде нашего Петрушки).Серенада для трёх инструментов поразила Курца. Он выбежал на улицу с криком: «Браво!»

— Кто автор этой прелестной серенады? Я хочу познакомиться с ним! Ведь это истинный талант!

Йозеф признался. Курц не поверил: «Не может быть! Такой молодой!»

— Но когда-то же ведь надо начать! – ответил Гайдн.

— Тогда вы, молодой человек, именно тот самый музыкант, который мне нужен! Да-да, именно вы. Я автор либретто комической оперы. Мне нужна достойная музыка! И вы, именно вы должны написать к ней музыку! Музыку, такую же лёгкую, изящную, непринуждённую, с улыбкой! Да-да, Гайдн, с улыбкой! Сейчас же за работу!!!

Вот он, первый заказ на его музыку! Потом их, заказов, будет без счёту, особенно когда он будет служить у князей Эстергази. А пока – первая опера – «Хромой бес». В 1751 год. Тогда-то Вена наконец услышала имя Йозефа Гайдна. А у Гайдна в кармане оказалась немыслимая для него сумма, гонорар в 25 дукатов! А главное – огромный успех.

Но истинное призвание проявилось чуть позже, в 1755 году, когда маэстро написал свой первый струнный квартет. Один из тонких ценителей и любителей музыки, и прежде всего музыки Гайдна, Фюрнберг пригласил его в своё поместье Вайнцирль, неподалёку от Вены. Здесь, в замке, для кружка музыкантов Гайдн в течение короткого времени написал вслед за несколькими трио замечательные квартеты, которые и теперь называют классическими, вершинными в инструментальной музыке. Это были первые 18 квартетов Гайдна. Все четыре инструмента у маэстро стали собеседниками, то серьёзными, то весёлыми, то задумчивыми, то озорными. И везде лёгкость, почти воздушность. И – простодушная улыбка! Как у детей!

Пользуясь, кстати, простодушием и неопытностью молодого композитора, многие предприимчивые издатели множили и продавали его сочинения без разрешения автора и наживались на них. А Гайдн не сердился: играйте, друзья!

Наконец-то бродячая жизнь кончилась. В 1759 году Гайдн получил должность капельмейстера в капелле чешского графа Морцин. Первая в жизни служба, с материальными гарантиями – 200 флоринов. Что ж, получил службу и – расстался со свободой. На долгие десятилетия.

В имении Морцина Гайдном были созданы первые симфонии. Правда, оркестр небольшой, в капелле всего 15 музыкантов.

Но не всё время заполняла музыка. Молодое сердце открывалось к женской красоте. Йозеф влюбился как, но девушка, с которой он мечтал соединить свою жизнь, внезапно ушла в монастырь. В отчаянье юноша сделал предложение её сестре Марии Анне Келлер. Увы, она была совершенно равнодушна к его музыке. Да ещё и оказалась грубой и неумной. А тут ещё одна неприятность. Граф разорился, капеллу распустил. И Гайдн снова оказался без работы.

1761 год – один из самых знаменательных в жизни Йозефа. Он подписывает контракт с князем Эстергази и становится капельмейстером его капеллы. Пока ещё вторым – в городе Эйзенштадте.

Главное, конечно, сочинение музыки. Но кроме этого, сколько ещё не имеющих к призванию обязанностей… Он отныне не только дирижёр, выбирающий и разучивающий с музыкантами репертуар. Он ещё и некоторым образом, нянька, ведь он должен следить за внешним видом музыкантов, чтобы их парики были напудрены и расчёсаны, чтобы бельё было чистым, а чулки отменно белыми. А ещё следить за поведением подчинённых, мирить их, если ссорятся. А ещё и в журнал записывать, кто и на сколько опоздал на репетицию. А ещё следить за сохранностью нот и инструментов, аккомпанировать певцам и обучать их пению. И, конечно, подбор репертуара в качестве «приправ» к каждому блюду. Когда же сочинять музыку? А вот когда!

Рано утром – в горы! Прекрасны окрестности Эйзенштадта! Выпал свободный час вечером – прекрасно! На воздух. Так на лоне природы рождались его светлые и непритязательные симфонии «Утро», «Полдень», «Вечер» (7, 8, 9 симфонии). Двадцать симфоний за три с лишним года! И в каждой что-то новое. Изобретательности нет границ! В 20-й впервые в симфоническом оркестре появляется труба! В 21-й – английский рожок. 31-ю озаглавил «С сигналом рога»: в первой части звучал подлинный мотив охотничьего сигнала. А впереди ещё десятки симфоний, вплоть до созданных в Лондоне!

Мастер не любил жаловаться. Бывали обиды, огорчения, а садился за ноты, — и куда всё девалось: везде задор, юмор, лёгкость, изящество! Не отсюда ли такие непритязательные, а то и шутливые названия симфоний: «Курица», «Медведь», «Рассеянный», «Сюрприз», «Часы» или квартетов: «Птичий», «Лягушачий», «Жаворонок» и др.

— Музыка не должна напоминать о горе, о страданиях, о несчастьях, — говорил Гайдн. – Её долг приносить людям хорошее настроение, делать их весёлыми и жизнерадостными.

В связи с этим я сопоставляю поэтические высказывания двух наших гениев. Один говорит: «Глаголом жги сердца людей!» (А. Пушкин). Наверное, это близко к Бетховену. Другой поэт определяет роль поэзии иначе: «И на бунтующее море льёт примирительный елей» (Ф. Тютчев). А это меня отсылает к Гайдну! Гайдн примиряет, просветляет, по-детски упивается радостью, восторгом. Божественное дитя! Жизнь, созданная Творцом, прекрасна! Радуйтесь! Живите в радости! Гоните склоки, раздоры, вражду, будьте в радости, как в Господе! Я думаю, что не случайно великий маэстро, как и его предшественник Иоганн Себастьян Бах, находил опору в искренней вере, как и у Баха, на титульных листах всех партитур Гайдн написано: In nomine Domini (Во Имя Господне) или же: Soli Deo Gloria (Слава Богу единому). В заключении же всюду можно прочесть: Laus Deo (Хвала Господу).

Йозеф подчас за работой ощущал, что творческий заряд его уходит, слабеет и он стоит перед какой-то трудностью в музыке. Тогда он поднимался из-за инструмента, брал в руки чётки и начинал их перебирать. «Это средство всегда оказывалось надёжным для меня», — признавался он. Но ещё важнее, помогала вера. «Не раз, когда я работал над ораторией «Сотворение мира», религиозное чувство во мне было настолько сильным, что перед тем, как сесть за фортепиано, я с верой обращался к Господу, прося даровать мне необходимые способности, дабы я мог вознести Ему достойную хвалу».

Для одной из своих симфоний Гайдн придумал своего рода диалог между Иисусом и закоренелым грешником. Далее развивалась притча о блудном сыне. И везде в основе была светлая мелодия. Без мелодии нет музыки, утверждал маэстро. «Мелодия – душа музыки. – Это жизнь, дух, самая суть произведения; не имея мелодии, Тартини может найти самые изысканные и самые мудреные аккорды, но вы услышите лишь хорошо отделанный шум, который если и не режет слуха, то во всяком случае, ничего не говорит ни уму, ни сердцу». И ещё неустанно повторял: «Если у вас будет красивая мелодия, то ваше сочинение, каким бы оно ни было, будет прекрасным и обязательно понравится».

Такой чистой мелодией в самой жизни композитора была вера, высшая музыка души, в которой он находил и радость, и утешение. Высшим воплощением творческого дара и жизненного кредо Йозефа Гайдна явилось его 14 месс. Два Te Deum изумительной красоты католический гимн Stabat Mater dolorosa (Мать скорбящая стояла), симфония «Аллилуйя» (№ 30), «Соломон» (№ 104) и особенно оратории «Возвращение Товия», «Сотворение мира», и «Времена года». И, безусловно, «Семь слов Спасителя на кресте».

Когда я слушаю ораторию «Возвращение Товия», созданную Гайдном по Книге Товита из Ветхого Завета, я особенно ощущаю безмерное милосердие Бога, который через Своего Ангела Рафаила вернул зрение человеку. Ясен символический смысл книги, перенесённый композитором в своё произведение. Отвечая на полные благодарности слова Товита, его сына Товия, Анны, матери Товия, Сары, жены Товия, ангел Рафаил, который находился в образе Азарии, восклицает (в оратории):

— Не пугайтесь, выслушайте меня: у трона Божия я сам передал Всевышнему вашу законную просьбу, и высшей добродетелью я был послан, чтобы защитить Товия, помочь ему получить в жёны Сару и вернуть зрение отцу. Прощайте, с Богом. Служите верно и впредь вечному Добру, ибо вы его дорогие дети, терпеливо сносите тяжкое рабство.

Оратория завершается мощным светлым хором:

— Хвала нашему Пастырю, хвала Господу, кто выбрал нас своим стадом, и был он не Богом мести, а Богом милосердия… Последуем за ним, как настоящие агнцы… и заслужим вечную славу и великое счастье!..

Но нередко надо было «открывать глаза» и современным Гайдну сильным мира сего, как, например, князю Эстергази, который не обращал внимания на усталость и даже болезни многих музыкантов, они нуждались в отпуске. Тем более, долгое пребывание в имении, расположенном в болотистой, нездоровой местности, грозило самой жизни. Как помочь? Музыка «Симфонии со свечами», или «Прощальной симфонии» оказалась сильнее и убедительнее всяких словесных доводов. Князь прозрел:

— Я вас понял, Гайдн. Музыканты скучают по дому… Что ж, хорошо. Мы завтра же начнём упаковываться!

Музыка великого австрийского маэстро и сегодня открывает глаза многим – своим светом, нежностью, детской радостью. И слушая любую из его 104 симфоний, любую из его 24 опер или любой из его 77 струнных квартетов, не говоря о его духовных произведениях, я открываю своё сердце навстречу этим чистым, искренним гармониям. И так хочу – может быть, в наивности своей, чтобы вернулась к нам и гармония жизни, побеждая всяческую дисгармонию.

«На земле так мало весёлых и довольных людей, — говорил «папаша Гайдн», — повсюду их подстерегают заботы и горе, быть может, твой труд станет источником, из коего озабоченный и обременённый делами человек будет черпать покой и отдохновение!»

Великий мастер сам себе сочинил простую эпитафию: Veni, scripsi, viti – пришёл, писал, жил. Я бы прибавил: и оставил вам улыбку!

Недавно я побывал в концерте, где исполняли «Прощальную», 45-ю симфонию, которая с нами – не прощается. И написал вот это:

Кто флейту, кто альт, кто гобой –
Ларцы сокровенных мелодий –
Они забираю с собой,
Гася свои свечи, уходят.

Две скрипки вот-вот отзвучат.
Пустеет высокая сцена.
И всплеск язычков на свечах
Истаивает постепенно.

Безмолвья пустой эпилог,
Лишь с партией виолончели
Сорвавшийся с пульта листок
У ног прошуршал еле-еле.

Куда ты, седой валторнист,
В какое от мира укрытье?
Ты, первая скрипка, вернись!
Родимые, не уходите!

Трубач повернулся спиной,
Беззвучье за горло хватает.
Хиты и базар за стеной.
Мне зова трубы не хватает.

Вдали голоса, да не те…
На сумрачной сцене безлюдье.
Не вспыхнет свеча в темноте,
И Музыки больше не будет?..

Нет, Господи! Праведный, нет!
Верни нам, продли нам – Ты можешь!-
И Музыку нашу, и свет!
Верни нам гармонию, Боже!

© 2007 Лев Болеславский